— Не сомневаюсь, — сказал он, — вы слышали, что Тициан помогал ему в росписях Фондако деи Тедески в Венеции.

Флавия кивнула с легким раздражением. Она все это прекрасно знала и не желала, чтобы с ней обращались как с неучем.

— Художники стали большими друзьями, но их привязанность прервалась, когда Тициан похитил у наставника любовницу ив 1510 году отбыл работать в Падую. Сердце Джорджоне разбилось, и он умер в том же году. А любовница умерла от чумы. Вот таков конец истории. Но ее смысл в том, что Тициан испытал множество всяких влияний: сначала писал в манере Беллини, затем в манере Джорджоне. И лишь впоследствии обрел свой неповторимый стиль.

— Я все это знаю. И что из того? — Флавия надеялась, что ее резкость вернет ученого в их непосредственное, хотя и не столь изысканное настоящее.

— Значение моей краткой лекции в том, что манера живописи Тициана в ранний период менялась — он экспериментировал, совершенствовался, становился более зрелым. Поэтому возникает большой вопрос, если речь идет о картинах, авторство которых не подтверждается документами. Коллман решил — а он эксперт в этом деле, — что таких документов не существует. Но Луиза посчитала, что способна доказать авторство Тициана иным путем.

— У вас есть какая-нибудь информация, что могло произойти в пятницу вечером? — Флавия обрадовалась, что сумела его остановить, и надеялась повернуть в область более привычного и продуктивного полицейского допроса.

— Абсолютно никакой. Я узнал, что что-то не так, когда оказался на острове утром в субботу и обнаружил Лоренцо в панике и полный дом полицейских. А в интересующий вас день не припомню ничего интересного. Мы встретились утром. Я позавтракал с Миллером — мы рассуждали, как ему действовать на собрании в его колледже в Америке, когда начнется обсуждение его переутверждения в должности. Ведь я один из его оппонентов. А потом провели очередное заседание комитета, которое завершилось примерно в три часа. Затем я сходил купить билеты, отдохнул и переоделся перед оперой. Все вполне обычно.

— Вы с ней много разговаривали?

Робертс покачал головой.

— Только о текущих делах, и то немного. Луиза пропустила первый день заседаний, что вызвало недовольство, — ездила на экскурсию в Падую, так сообщил мне Миллер. Она была в чрезвычайно решительном настроении, но не сказала ничего существенного. Вела себя необыкновенно тихо.

Флавия поняла, что продолжать беседу бесполезно. Ее начинал сильно интересовать Миллер, однако она прекрасно понимала: его не разговорить, если рядом, ближе чем в полумиле, находится Робертс. Хотя в этом не было ничего подозрительного. Просто Робертс настолько привык властвовать, что никому другому не удавалось вставить при нем ни единого слова. Флавия подумала: как же он проводил заседания комитета?

Она поднялась, собираясь откланяться, и обрадовалась, когда заметила, что ее намерение разрушило тет-а-тет мужчин. Миллер объявил, что идет в бассейн искупаться.

— Замечательно! — немного язвительно похвалил его Робертс. — Я всегда утверждал, что Соединенные Штаты — последний оплот человека здорового, правда, Миллер?

Миллер покорно, но как-то равнодушно улыбнулся. Судя по всему, он слышал эту шутку не впервые. И теперь пробормотал, что купание помогает ему в момент стресса.

— Что ж, это хорошо, — одобрил Робертс. — Только бы оно не отвлекало вас от других занятий. Зайдите к доктору Коллману и напомните ему, что архивные материалы нужны мне сегодня вечером. Очень важно, чтобы я успел закончить свою лекцию в срок.

Приказ есть приказ. Не оставалось сомнений, что Миллер и Коллман привыкли повиноваться. Флавия задержалась в коридоре у двери Миллера и дождалась, когда тот появился с ластами, полотенцами и другими атрибутами купальщика. Он явно принадлежал к энтузиастам: маленькие наклейки на его рюкзачке, очевидно, свидетельствовали о соревнованиях по плаванию, в которых он многие годы участвовал. Физическая форма — прекрасная штука, но Флавия каждое утро курила как паровоз, пила самый крепкий кофе, который только удавалось заварить, и, считая, что снаряжение пловца — это шезлонг и крем для загара, не слишком одобряла идею поддержания себя в этой самой форме.

— Полагаю, вы хотите допросить меня с пристрастием без профессора Робертса, чтобы он не брался отвечать сам на все ваши вопросы? — безжизненно произнес Миллер, пока они спускались по лестнице к молу.

— Ну, я бы не стала говорить «с пристрастием», но близко к тому, — ответила Флавия. Они перешли на английский, хотя с Робертсом общались только по-итальянски, а когда единственный раз вмешался Миллер, его язык показался ей не совсем правильным.

— Как Мастерсон вела себя в комитете? — Флавия решила, что отзыв Миллера может отличаться от того, что сказал его коллега.

Отбивая дробь каблуками по каменным ступеням, ученый пожал плечами. Он был одет в джинсы и майку и по какому-то удивительному и совсем не итальянскому выверту моды — в дорогие черные ботинки. Странные все-таки люди, эти американцы.

— Не примите за нападки или что-нибудь такое… Она была опытным и квалифицированным человеком. Но не самым очевидным выбором на членство в комитете.

— Потому что хорошо выполняла свою работу? — Флавия снова поймала себя на том, что стремится защитить несчастную погибшую от сомнений и критики ее коллег мужского пола. Уж не слишком ли она начинает себя отождествлять с этим трупом?

Впервые с тех пор, как они познакомились, Миллер искренне удивился.

— Боже упаси! — воскликнул он. — Случай редкий сам по себе. В конце концов, Луиза была специалистом не по Тициану, а по искусству Ренессанса в целом.

— Таким образом, она писала, работала в музее и состояла в комитете?

— Никто не обвинял ее в нерадении. Она была всегда добросовестной. Может быть, слишком много публиковала? Не знаю. Ее опусы были немного легковесными. И не такими оригинальными, как она пыталась представить. Я точно знаю, ее взяли только потому, что она женщина.

— Что вы хотите сказать? — вспыхнула Флавия на его замечание. Вот чего она действительно терпеть не могла…

— Разве не понятно? В наши дни всякий проект, чтобы выглядеть прогрессивным и непредвзятым, должен включать в себя женщину. Лоренцо очень следит за этим и поэтому санкционировал ее назначение. Другая кандидатура просто не пришла в голову. Так что Луизе повезло.

— В чем?

— В том, что Робертс и Лоренцо тянут каждый в свою сторону. Бедняга Робертс. Он решил, что всех облагодетельствовал, когда получил правительственный грант. Но затем ушел в отставку Бралль, и ему на шею посадили Лоренцо, который моментально принялся бороться за власть. Если бы Луиза не была женщиной, не видать бы ей членства в комитете.

— Что она собой представляла? — Флавия решила укрыться в знакомой области допроса. Она чувствовала, что еще немного — и булавочные уколы Миллера заставят ее взорваться.

Они уже достигли мола, со стороны лагуны к ним приближался морской трамвайчик. Пришлось прерваться, чтобы сбегать купить билет.

— Мне она в общем-то нравилась. — Флавия вернулась с желанным клочком бумаги, а Миллер сделал над собой невероятное усилие, чтобы оставаться искренним. — Хорошая коллега. Такую не часто встретишь. Остра на язык. Не выносила дураков.

— Вы были любовниками? — спросила Флавия. Она считала, что нет ничего лучше лобовой атаки. Последовала долгая пауза.

— Господи, ничего подобного, — наконец с насмешливой улыбкой ответил он. — Луиза была человеком-айсбергом. Подозреваю, у нее что-то было с Ван Хеттереном. Он в нее втюрился. Если честно, этакое затмение мозгов. Но они поцапались по работе, и она дала от ворот поворот. Бедолага. Я его предупреждал, а он меня не послушался.

— Какой интерес в этом комитете? Я имею в виду личный. Что вы сами от него получаете?

Миллер на секунду задумался.

— У каждого свой. Хотелось бы думать, что этот интерес академический, но как насмотришься всяких свар и скандалов, невольно начинаешь сомневаться. Робертс и Лоренцо любят верховодить, и каждый исключительно по-своему. Коллман — до гениальности, до наивности ученый. Он не заметит интриги, даже если наступят ему на ногу. Ван Хеттерен не прочь провести время за чужой счет. А Луизу, мне кажется, двигало тщеславие.